Еврейский приют для девочек

В 1920 году был открыт еврейский приют для девочек на Островской 8. Сегодня это улица Александру Лэпушняну. Учреждение было основано Еленой Абрамовной Бабич, известной в Кишинёве благотворительницей, которая занималась еврейскими сиротами, вдовами и несчастными, пострадавшими от последствий Первой Мировой войны или бежавшими от погромов в Украине.

Шлима Гольдштейн была одной из девочек, которая провела большую часть своего детства в еврейском приюте. Она родилась 17 февраля 1930 года — на следующий день после смерти своего отца. Она жила в приюте со своей старшей сестрой, пока в 1940 году сиротский дом не был закрыт. В интервью Центропе она вспоминает жизнь в приюте:

Здание приюта было двухэтажным. На первом этаже было две спальни, одна для старших девочек и одна для маленьких. Ещё на первом этаже была большая столовая и гостиная, где мы обедали, играли, а старшие девочки делали уроки. Мы носили черную форму с белыми воротничками, которые стирали раз в неделю. Мылись мы тоже раз в неделю, а раз в месяц ходили в общественную баню. В бане наша одежда обрабатывалась от вшей, пока мы мылись. Однажды я задержалась в бане и опоздала на ужин. Повар дал мне остатки супа: он был густой, с лапшой, бобами и мясом, и я наелась досыта, еще долго вспоминая этот суп и радуясь тому, как мне повезло.

В приюте не хватало еды. В основном мы ели перловую или просяную кашу, а на обед у нас был жидкий суп с ломтиком хлеба без сливочного или растительного масла. Еда была не очень сытной, и ее было мало, мясо или рыба — только по праздникам. Я помню, что постоянно мечтала наесться досыта, и другие девочки тоже. […] Деликатесами были кусок хлеба и печеные яблоки. Яблоки собирали в саду детского дома. Вокруг стоял высокий забор, и мы могли видеть только верхние ветви старых деревьев. Нам не разрешалось ходить в сад. Когда мы начали изучать религию, я узнала об аде и рае. Я представляла, что этот сад был раем, и очень хотела туда попасть.

Мы соблюдали еврейские традиции. По пятницам ходили в синагогу. […] Вечером старшие девочки зажигали свечи, и мы праздновали шаббат. Мы также отмечали еврейские праздники. На Хануку мы ели картофельные оладьи, пончики с вареньем, и ещё нам дарили маленькие подарки. Лучше бы давали нам больше оладий и пончиков – я вечно жила впроголодь. На Пурим мы делали костюмы: бумажные воротнички и маски – и пели веселые песни. […]

Моим любимым праздником был Песах. За несколько дней до праздника дворник и его жена белили здание, меняли шторы и скатерти, и мы знали, что праздник приближается. Мы сидели за праздничным столом и ждали руководительницу нашего приюта, Елену Бабич и ее мужа; они всегда приходили вместе. Я не знаю, чем занимался ее муж, возможно, он был бизнесменом. […] Я не помню, соответствовала ли вся еда на столе Аггаде, но мы были счастливы поесть горячий говяжий бульон, курицу, яйца, картофель – в кои веки еды было достаточно, чтобы мы почувствовали себя счастливыми.

Когда в 1940 году в Кишинев пришла советская власть, еврейский приют для девочек был закрыт. Всех сирот города собрали в общий детский дом. Шлима Гольдштейн и ее сестра были среди них.